Символисты и Пушкин
Алла Рабинянц
У В.Ф.Ходасевича есть замечательная статья «О символизме», в которой он говорит, что символизм можно знать по книгам, а можно — по личным воспоминаниям, и что самое драгоценное в этих воспоминаниях — это воздух и атмосфера времени. «Тот, кто дышал этим воздухом символизма, навсегда уже чем-то отмечен, какими-то особыми признаками»1. И дальше он говорит: «“Часть творчества” ушла в жизнь, в ней растеклась, там и осталась. Чтобы восстановить целое, надо восстановить прошлое, т.е. изучить жизнь символистов»2. А также утверждает, что символизм непостижим как явление только литературное. Это имеет прямое отношение и к теме «Символисты и Пушкин», в которой есть не только литературный, но и жизненный контекст, дающий возможность ощутить атмосферу времени и живое дыхание людей, связанных с символизмом.
В своих талантливых и обаятельных мемуарах «Повесть об одном десятилетии (1907–1917 гг.)» К.Локс, филолог и друг Б.Пастернака, описывает приметы времени — вечера, кружки, общества, среды — кипучую жизнь, в которой он принимал самое непосредственное участие. В 1905 году в Университете в Москве он присутствовал на вечере, где выступал А.Белый,
и ему запомнился момент, когда «от символистов перешли к Пушкину» и некто Бурнакин «осмелился выразить свое мнение о несостоятельности пушкинских поэм. А.Белый тотчас же вскипел. “Как, — вскричал он, — да ведь там Пушкин прет прямо в небо!”»3.
Как замечал В.Ф.Ходасевич, символизм творился соединенными усилиями всех, попавших в «символическое измерение», и в этом смысле очень ценным является описание «сред» у Е.И.Боричевского, о которых К.Локс рассказывает с особенным упоением, приводя, прежде всего, прелестный афоризм Боричевского в назидание всем бывшим и будущим пушкинистам: «Поэзия Пушкина это райский грех, на который сам Господь Бог смотрел сквозь пальцы»4.
В доме Боричевского в Козихинском переулке, где тоже была своя башня, подобно башне в доме Вяч. Иванова, и время от времени собиралось
несколько друзей с небольшими докладами о Пушкине. Там критиковали В.Брюсова за написанное им окончание «Египетских ночей», и проводилась та же самая работа, которую, как остроумно замечает Локс, уже осуществляла «целая стая» пушкинистов. «Под влиянием символистов была тенденция
разгадывать Пушкина и углублять его. Но наша ошибка заключалась в том, — скажет он, — что мы искали разгадки, которой не могло быть. Поэзия, не только Пушкина, но и всякая настоящая поэзия, не дает решений философских проблем, она дает самую проблему, и решать ее можно, как угодно»5. А тогда, как вспомнит Локс, «в один прекрасный день Евгений Иванович, взглянув в окно, вскричал: “Нет ничего лучше Пушкина!”. И мы с упоением принялись читать и комментировать “Египетские ночи”»6.
В самом начале века и в более поздние 1920-е годы публичные выступления А.Белого и Вяч. Иванова превращались в общественные и литературные события, воспринимались остро и полемично, и потому атмосфера этих лекций сама по себе была значима, как и темы, избираемые выступавшими. М.О.Гершензон в письме Л.Шестову сообщал, что в Академии художественных наук (ГАХН) был Пушкинский вечер (годовщина смерти) и Борис Николаевич7 говорил полтора часа. «Были опасения, — писал Гершензон, — что он ляпнет что-нибудь неподходящее, как с ним бывает, но он был корректен, говорил хотя не очень вдохновенно, но интересно»8.
А.Белый напишет потом об этом докладе под названием «Пушкин и мы» и о Гершензоне: «В скучном ГАХНе он сетовал на меня за “приличие” моей лекции: “Я же вас затащил читать, думая, что вы устроите там кавардак, что поставите все вверх дном; надо было заухать; скучная публика собирается в ГАХНе: какие-то рыбы — не люди”. Но я, признаться, видя сонную “рыбину” в лице профессора N, заразился вялостью от него и этим огорчил Гершензона, ждавшего от меня, может быть, фиги — в нос профессуре»9.
Огромную аудиторию собирали выступления Вяч. Иванова, но воспринимались они, естественно, далеко не однозначно. М.О.Гершензон писал: «У меня в Академии он читал при огромном стечении публики очень хороший доклад; овациям конца не было»10. Доклад назывался «Пушкин и формальный метод», и о нем в письме Г.А.Шенгели к М.М.Шкапской есть любопытное, хотя и неодобрительное суждение: «…Сейчас вернулся из академии, где Вяч. Иванов читал доклад “Пушкин и формальный метод”. Стыдно было за старика: такую беспочвенную гиль нес... Отчего настоящие символисты не чистят зубов? Неужели из подражания Прометею?»11 Ему же принадлежит язвительное, но очень живое высказывание о В.Брюсове: «Мы как-то думали, что Брюсов делает на том свете, и решили, что в первую очередь он побежал знакомиться с Пушкиным, а тот ему: “А зачем ты, брат, “Египетские ночи” прикончил?”»12
С гораздо большим пиететом и восторгом принимала Вяч. Иванова публика, собравшаяся 6 июня 1924 года в Большом театре. Он произнес речь о Пушкине, особое внимание уделив анализу «Цыган». Говорил о необходимости для России вновь обрести свой религиозный лик. «В.И. имел большой успех, — напишет О.Шор в письме Ф.Степуну, — ему много аплодировали, не меньше, чем Луначарскому, который на том же заседании, непосредственно для В.И., прочел речь, утверждавшую как раз обрат-
ное. Но удивительно было не это, а то, что В.И. в течение всего своего трехмесячного пребывания в Москве (с конца мая по конец августа) являлся могучим духовным магнитом, к которому тянулись все мыслящие и духовно
томящиеся»13.
Здесь уместно вспомнить известные слова В.Ходасевича о том, почему Пушкин был так необходим поэтам именно в те годы: «Это мы уславливаемся, каким именем нам аукаться, как нам перекликаться в надвигающемся мраке»14. Имя Пушкина часто эксплуатировалось в дискуссиях о современной поэзии. Однако Гумилев отметил, что «по-настоящему любят Пушкина только пушкинисты и поэты, остальные притворяются»15.
В.Ходасевич был так же, как и В.Брюсов, поэтом и пушкинистом одновременно. «Помнится, Брюсова он поражал своим изумительным знанием материалов о Пушкине, его переписки и многого такого, что покоилось в Пушкинском архиве и что не доходило до широкой публики», — вспоминала Б.Погорелова16. Вл. Вейдле очень тонко заметил, что Ходасевич обязан Пушкину «способностью открыть самого себя»17.
Размышляя об эпиграфе для своей книги «Поэтическое хозяйство Пушкина», В.Ходасевич решил использовать слова М.О.Гершензона из письма и просил на то его разрешения. Гершензон дал согласие: «Напишите так: “В трудные дни я не знаю большей радости, как читать Пушкина и делать в нем маленькие открытия”»18. При публикации эпиграф выпал, но он бы многое сказал об авторе книги.
Ходасевич особенно любил и ценил М.А.Цявловского и М.О.Гершензона. Последнему он писал: «Только Вашим и его (Цявловского. — А.Р.) мнением дорожу»19. И в письме к А.И.Ходасевич: «Цявловский — единственный человек после смерти Гершензона, которого очень люблю и ценю»20. В письме Цявловскому из Парижа 29 июня 1925 г. он снова признается ему в любви: «Я всегда очень любил и ценил Вас, а теперь, после смерти Михаила Осиповича, Вы для меня самый дорогой человек в России. Простите за сии “излияния”: они искренни»21. К П.Е.Щеголеву он также относился с уважением, ценил высоко и, работая в Пушкинском Доме, написал о нем очень тепло, хотя и иронически: «Самый тонкий человек здесь Щеголев (по
этой части), (то есть в науке о Пушкине. — А.Р.) — да и в нем семь пудов весу»22.
Закончив книгу «Поэтическое хозяйство Пушкина», Ходасевич негодовал на своего приятеля Ю.Н.Верховского за то, что тот не мог прочитать корректуру. «В былое время я два вечера просидел над корректурой его книги о Дельвиге и по целым часам слушал его слонеты», — писал он23.
А.М.Ремизов считал, что «из всех петербургских поэтов единственный Верховский любил читать Пушкина — и хорошо читал, передавая только ритм, без всякого подчеркивания смысловых “логических” ударений, превращавших стихи в прозу. <...> После Пушкина — Дельвиг, Баратынский, Языков, а потом свое. А свое без конца»24.
Верховский — Слон Слонович, как его называли, был заметен среди символистов, многие к нему относились сердечно. М.Гершензон писал Л.Шестову: «Знаешь Верховского, поэта? Он живет этот год в Москве, готовит и сдает по частям для Гос. издательства сочинения Пушкина, но платят ему так мало и так трудно, что не каждый день и обедать можно»25.
Проза вторгалась в жизнь поэтов, но к Пушкину эта проза не имела отношения. Она лишь высвечивала и проявляла все истинное и высокое, и, несмотря на надвигающийся мрак, поэты сохраняли главное в себе. Им давал силы командор нашего русского ордена писателей, как скажет о Пушкине М.Булгаков, — великий мэтр, как назовет его Н.Гумилев.
____________________
1 Ходасевич В. Колеблемый треножник. М., 1991. С. 545.
2 Там же. С. 546.
3 Локс К. Повесть об одном десятилетии (1907–1917 гг.) // Минувшее. Вып. 15. М.;
СПб., 1994. С. 24.
4 Там же. С. 45.
5 Там же. С. 67.
6 Там же. С. 126
7 Андрей Белый — псевдоним Бориса Николаевича Бугаева.
8 Гершензон М. Письмо к Л.Шестову, 14 февраля 1925 г. // Минувшее. Вып. 6. М.,1992. С. 311.
9 Белый А. Между двух революций. М., 1990. С. 257.
10 Гершензон М. Письмо к Л.Шестову, 16 июня 1924 г. // Минувшее. Вып. 6. М., 1992. С. 302.
11 Шенгели Г. Письмо к М.Шкапской, 9 июня 1924 г. // Там же. Вып. 15. М.; СПб.,1994. С. 260.
12 Шенгели Г. Письмо к М.Шкапской, 4 ноября 1924 г. // Там же. С. 269.
13 Шор О. Письмо к Ф.Степуну, 30 июня 1963 г. // Иванова Л. Воспоминания. Книга об отце. М., 1992. С. 120.
14 Ходасевич В. Колеблемый треножник. С. 205.
15 Цит. по ст. И.Одоевцевой «О любви к Пушкину» в публикации: Азадовский К. Эпизоды: [Вяч. Иванов в дневнике Ф.Ф.Фидлера] // НЛО. 1994. № 10. С. 129.
16 Погорелова Б. Валерий Брюсов и его окружение // Воспоминания о серебряном веке. М., 1993. С. 35.
17 Цит. по кн.: Ло Гато Э. Мои встречи с Россией. М., 1992. С. 96.
18 Гершензон М. Письмо к В.Ходасевичу, 24 апреля 1923 г. // De Visu. 1993. № 5. С. 33.
19 Ходасевич В. Письмо к М.Гершензону, 6 августа 1924 г. // Там же. С. 35.
20 Ходасевич В. Письмо к А.И.Ходасевич, 22 июня 1925 г. // Там же. С. 49.
21 Ходасевич В. Письмо к М.Цявловскому, Париж, 29 июня 1925 г. // Ходасевич В. Собр. соч. В 4 т. Т. 4. М., 1997. С. 677.
22 Ходасевич В. Письмо к М.Гершензону, 24 июля 1921 г. // De Visu. 1993. № 5. С. 26.
23 Ходасевич В. Письмо к А.И.Ходасевич, 10 июня 1924 г. // Там же. С. 49.
24 Ремизов А. Подстриженными глазами. Париж, 1951. С. 112.
25 Гершензон М. Письмо к Л.Шестову, 14 февраля 1925 г. // Минувшее. Вып. 6. М., 1992. С. 310.