Новый свет проливают на них недавно обнаруженные обширные мемуары Людвига-Вильгельма Теппера де Фергюсона (1768-1838), учителя пения в Императорском Царскосельском Лицее пушкинской поры, композитора и автора музыки к «Прощальной песне воспитанников Императорского Лицея».[25] Мемуары представляют его жизнь в богатом историческом контексте, и сообщают новые, доселе неизвестные нам подробности его жизни. Так, мы узнаем, что вскоре после смерти своей жены, Жанны-Генриетты, урожденной Севериной, он женился на молодой француженке, Мари-Катерине-Аделаиде Канель (1790-1834), которая впервые приехала в Россию в 1810 году в качестве компаньонки его тещи, мадам Севериной, и стала доброй подругой его жены. Художница Софи Шерадам, урожденная Берто, оказалась родной племянницей Адели, и несколько раз упоминается в мемуарах Теппера.

         Эти мемуары вкупе с другими документами, выявленными нынешними владельцами мемуаров во французских архивах или сохранившимися в семье, а также французские генеалогические разыскания сообщают некоторые детали о семье и родных художницы. Так, от Теппера узнаем, что Адель и ее племянница принадлежали к «уважаемой семье, чье состояние поглотила революция». Семейные документы и генеалогические исследования показывают, что семьи  Канелей и Берто происходили из Седана в Арденнах и находились  в родстве. У Этьена-Николаса Канеля (1742-1825), которого  документы 1784 года называют «управителем королевской мануфактуры в Седане» и его жены Мари-Терезы, урожденной Хюссон, было несколько детей. Среди них – старшая дочь  Мари (1766?-1820), сыновья Луи-Гюстав и Этьен-Франсуа (1784-1851), сделавший значительную военную карьеру, и младшая дочь, Адель.  

        После революции семья покинула Седан. Мать умерла рано; отец, оказавшись не у дел, поселился в местечке Колиньян в Арденнах, а дети перебрались в Париж. Мари стала женой Захарии Берто (1749-1808) и матерью двоих детей – сына Этьена-Николаса (1788-1857) и дочери Мари-Софи (1793-1829), будущей художницы, известной под своим вторым именем – Софи. 

        Cофи Берто вышла замуж за Жана-Франсуа-Мари Шерадама (1791?-18??)  5 октября 1816 года. Согласно акту о бракосочетании, ее адрес на тот момент был 12, rue Joubert в 9-м округе Парижа.[26] Жених, сын Франсуа-Мари Шерадама и Мари-Луизы Брегет (ум. в 1802 году[27]), проживал на 48, rue Poissonier.[28] Кроме того, адреса невесты и жениха находятся в справочниках «Almanach des 25.000 Adresses des principaux habitans de Paris ...» на 1816 и 1817 годы . Оба подтверждают, что  «Берто, мадемуазель, художница», действительно, жила на rue Joubert,  хотя показанный номер дома – не 12, а  5.  Адрес жениха во справочнике на 1817 год совпадает с адресом, указанным в акте о бракосочетании. Шерадам (без имени),  назван суб-лейтенантом 3-го легиона национальной гвардии, негоциантом и торговцем.[29] Но, кроме того, указано, что он - старший сын ученого-фармацевта Жана-Пьера-Рене Шерадама (1738-1824). Это указание удивляет и представляется ошибочным  - оно противоречит как акту о бракосочетании, называющему другое имя  отца жениха, так  и известным фактам жизни фармацевта Жана-Пьера-Рене Шерадама, у которого была дочь, но не было сыновей.  

        Жан-Франсуа-Мари Шерадам упоминается и в  свадебном контракте Теппера, заключенном в 1824 году, где он назван «бывшим негоциантом».[30] Представляется, что он имел отношение к печатному делу и книготорговле.[31] Это предположение косвенным образом подтверждается тем, что Софи Шерадам в 1820-х годах держала лавку книг и гравюр на 11, rue des Martyrs,[32] где, например, можно было купить портрет мадам Жанлис, гравированный Линьоном с оригинала, исполненного Софи. Этот же адрес указан в обзорах Салонов 1821-1822 гг.[33]  Кроме того, мадам Жанлис упомянула, что ее сочинения продавались у Шерадама, и ее мемуары раскрывают его близость  к литературным и газетным кругам  и указывают тот факт, что редакторы Journal des Débats обсуждали с ним возможность переиздания «Эмиля» Ж-Ж Руссо и «Века Людовика XIV» Вольтера.[34] Но, к сожалению, других сведений о Жане-Франсуа Шерадаме нет – парижские акты регистрации рождений, браков и смертей погибли во время франко-прусской войны, и упоминаний о нем в других источниках найти пока не удалось.

        Теперь, когда мы знаем, по меньшей мере, имена некоторых родных  и близких художницы и семейные обстоятельства, можно сделать осторожные предположения о портретах, экспонированных ею в Салонах 1812-1822 года. Вероятно, первыми ее моделями были члены семьи. Если так, то портрет «Mad. B.» показанный в Салоне 1814 года, может оказаться портретом ее матери, Мари Берто. «Portrait M.C.» 1817 года может быть портретом мужа, мсье Жана-Франсуа Шерадама. Заказ на портрет генерала Дезво де Сен-Мориса (1818) мог быть получен с помощью дяди, Этьена-Франсуа Канеля, который вступил в военную службу в 1802 году, принимал участие в военных кампаниях 1806-1814 года, и к 1818 году был командиром эскадрона и адъютант-майором королевской гвардии, офицером Почетного Легиона.[35] В 1822 году Софи экспонировала в Салоне портрет в полный рост «Mlles de V.». Из семейных документов видим, что в том же году Этьен-Франсуа женился на Эмилии Шардон де Ванивилль, соседке и приятельнице Софи.  Двумя годами позже при заключении свадебного контракта Теппера и Адели Канель присутствовали мадам Женевьева-Жюстина де Ванивилль и мадемуазель Клеменс Луиза Фелисите де Ванивилль, названные подругами невесты.[36] Поэтому очень вероятно, что «Mlles de V.» – это невеста дяди и ее сестра – соседки и  приятельницы  художницы. Обозреватель Салона писал: «Кисть мадам Шерадам элегантна; ее рисунок правилен; фигуры не оставляют желать лучшего. Портрет в рост мадемуазелей де В. являет пример прелестной композиции, как и лица, запечатленные на этой картине».[37]

         Дополнительные сведения о Софи Шерадам, ее семье и житейских обстоятельствах обнаруживаются в недавно опубликованной переписке парижского филолога-эллиниста, библиотекаря Королевской Библиотеки Карла Бенедикта Газе (1780-1864) с петербургским академиком Филиппом Иоганном Кругом (1764-1844), касающейся публикации в Париже оригинального греческого текста «Истории» византийского писателя Льва Диакона[38]. Переписка охватывает 1814-1826 годы,  свидетельствует о дружбе Газе с семьей Берто-Канелей-Шерадам и подтверждает их близость к литературным и академическим кругам.

        Так, из письма Газе от 24 июля 1816 года узнаем, что мадам Берто и ее дочь, мадемуазель Софи, в добром здравии, последняя пишет большие картины маслом, не без таланта. Брат мадам Берто [Этьен-Франсуа Канель.-О.Б.], некоторое время бывший не у дел, опять вступил в службу офицером артиллерийского полка королевской гвардии.[39]

        6 августа 1817 года Газе сообщает, что мадемуазель Канель чувствует себя хорошо, но очень подавлена: ее племянница – та самая, что пишет картины и с тех пор вышла замуж – потеряла новорожденного ребенка.[40]

        В том же 1817 году Софи, однако, имела достаточно сил, чтобы экспонировать две своих картины в Салоне. Каталоги, кроме того, показывают, что со времени своего замужества Софи часто меняла места проживания, хотя все они находились близко друг к другу  – к югу от Монмартрского холма, в 9-м округе Парижа. В 1817 году она жила  по адресу 30, rue Hautevillе.  В 1819 году ее адресом названа 31, rue de Bellefond.  В справочнике адресов Парижа на 1820 год, действительно,   находим Шерадама, лейтенанта национальной гвардии, негоцианта и торговца, проживающего по адресу 31, rue de Bellefond, и мадам Шерадам, урожденную Берто, художницу-портретистку, проживающую по тому же адресу.[41] Rue de Bellefond находится буквально в двух шагах от rue des Martyrs, где Софи будет жить годом позже. 

        Из письма от 15 августа 1820 года узнаем о семейном горе – смерти матери Софи, мадам Берто, которая сильно потрясла ее младшую сестру, Адель Канель. 14 ноября того же года Газе пишет: «Вы без сомнения уже знаете о смерти мадам Берто; и ее дочь, несколько лет назад вышедшая замуж, мадам Шерадам, тоже имела разные несчастья, и я принял в ней сердечное участие.»[42] В течение 1821 года Газе часто навещает Адель Канель и Софи Шерадам, а 20 января 1823 года сообщает: «С удивлением и без особой радости я слышу, что мадемуазель Канель опять собирается в Петербург. Если бы я не был вовлечен в различные международные обстоятельства, я бы не позволил этой милой и нежной барышне уезжать. Но по крайней мере она говорит, что не останется в России надолго. Она сопровождает свою молодую племянницу, мадам Шерадам. Мне нет нужды говорить вам, как сильно я хочу, чтобы последняя нашла возможность проявить свой талант к портретной живописи в кругу русских вельмож. Перед ее отъездом я собираюсь опубликовать маленькую похвальную статейку в JournaldesDébats.»[43]

        Из французских генеалогических исследований следует, что 19 сентября 1820 года у художницы родилась дочь, Мари-Огюстина-Адель, которую семейные документы называют просто Мари. Видно, семейная жизнь Софи не задалась, так как  ее тогдашние соседи и друзья Моноды ни разу не упоминают ни ее мужа, ни ребенка, которому не исполнилось и трех лет, когда она  уехала в Россию. Можно полагать, что семья находилась в стесненных обстоятельствах – рассказывая об Адели в 1810-х годах, Теппер говорит, что потеря семейных средств вынудила ее искать место компаньонки или гувернантки, и «ей пришлось сделать усилие, чтобы смириться с положением, которое ее образование и память о прошлом благополучии делали еще более тяжелым». Видимо, и спустя десятилетие ее племянница, Софи Шерадам,  должна была бороться с нуждой.

        10 мая 1823 года Газе пишет, что время отъезда мадам Шерадам и мадемуазель Канель настало так быстро, что он едва успевает черкнуть пару строк, а в JournaldesDébatsот 14 июля 1823 года, действительно, появилась заметка: «Мадам Шерадам, одна из наших художников, которая занимается живописью с большим успехом и наслаждается заслуженной высокой репутацией за похожесть ее портретов, недавно покинула Париж, чтобы отправиться в Россию, где она намеревается провести некоторое время. Не сомневаемся, что она будет принята с тем же доброжелательством, с каким встречают в этой стране французских художников, и надеемся, что она достойно представит себя искусству и его друзьям».

        Письмо Газе и его заметка устанавливают, что  Софи Шерадам и Адель Канель прибыли в Россию в начале лета 1823 года. Через несколько месяцев их здесь нашел Теппер, вернувшийся из своего долгого и печального заграничного путешествия, во время которого в октябре 1820 года в Париже он похоронил названую дочь, а в мае 1823 года в Дрездене – жену. 14 сентября 1823 года Е.А.Энгельгардт писал: «Теппер здесь. Схоронив в Париже Josefine, в Дрездене – жену, он возвратился сюда один и тяжко чувствует, что один на свете.»[44] Его одиночество, однако, скрашивали встречи с Аделью: «Надо напомнить, что намерение Адели отправиться в путешествие было вызвано необходимостью сопровождать в Петербург племянницу, которая не знала этой страны. /.../ Когда я нашел ее, она уже собиралась возвращаться в Париж, ожидая только момента найти компаньонку для путешествия. /.../ Я продолжал видеться с Аделью, пока она не уехала, что произошло только в октябре из-за многих проволочек, которые доставила ей семья, согласившаяся ехать вместе с ней до границ Франции.» За это время, однако, Теппер успел сделать предложение Адели. В глазах окружающих его матримониальные планы казались уж слишком поспешными, но он нашел поддержку у племянницы своей невесты: «После ее [Адели] отъезда я продолжал видать ее племянницу, которая тоже выказала ко мне самое доброе отношение. Эта молодая особа скоро стала хорошо известна по самым благоприятным отзывам о ее превосходном таланте и качествам ее характера, и была надежда, что ее интересы не пострадают из-за болезненной жертвы, которую она принесла, оторвав себя на неопределенно долгое время от своего ребенка и семьи, к которым она была привязана всем сердцем. Адель держала в секрете мое предложение, и я был первым, кто подумал обратиться к ней за советом. Она ответила на мое доверие в самой доброжелательной форме, уверяя, что насколько она знает меня сама и по рассказам своей тетушки, она уверена, что мы найдем счастье в этом союзе. С этого момента между нами установилась дружба, которая казалась счастливым предзнаменованием.»

         12 ноября 1823 года Газе, еще не зная, что Адель Канель уже покинула Россию,  осведомлялся у академика Круга, как поживают в Петербурге Софи Шерадам и ее милая спутница, и сообщал, что получил письмо от Софи.[45] А 21  июля 1824 года мы опять видим Софи в Париже – вместе с мужем она присутствовала на подписании свадебного контракта Теппера и Адель.[46] После свадьбы тетушки она вернулась в Россию - 24 февраля 1825 года Газе снова напоминал о себе Софи Шерадам в Петербурге.[47]

         Ю.Ю.Гудыменко установил, что Софи Шерадам уехала из России в апреле-мае 1827 года,[48] то есть, она провела в России четыре года с небольшим перерывом. К настоящему времени выявлено только два ее русских портрета: уже упомянутый выше и находящийся в собрании отдела русской культуры Государственного Эрмитажа портрет великой княгини Елены Павловны, и портрет  княгини Анны Николаевны Голицыной, урожденной княжны Вяземской (1796-1873), находящийся там же  (Инв.ЭРЖ-1188). Портрет опубликован Ю.Ю.Гудыменко и датирован 1824-1827 годами на основании фасона ее платья и прически.[49] (Илл.14) Но, учитывая «благоприятные отзывы» и «превосходный талант», упомянутые Теппером, можно полагать, что за время пребывания в России Софи Шерадам могла создать несколько десятков русских портретов.

        Кто же мог быть среди ее русских моделей? Прежде всего, портреты великой княгини Елены Павловны и княгини Голицыной показывают, что она, действительно, нашла заказы среди петербургской аристократии. Ее мог рекомендовать и Теппер, имевший в этом кругу много знакомых и бывших учеников.

        И Теппер, и Адель Канель, и Софи Шерадам были протестантами. Их церковью в Петербурге была французско-немецкая реформатская церковь на Большой Конюшенной улице, поэтому модели Софи могут оказаться среди прихожан этой церкви.

        Видя близость Софи и Адели к академику Кругу, можно полагать, что она была рекомендована и академическим кругам.

         И, наконец, Теппер называет своим лучшим другом второго директора Императорского Царскосельского Лицея Егора Антоновича Энгельгардта. Заманчиво думать, что среди работ, исполненных Софи Шерадам, могут оказаться портреты преподавателей Царскосельского Лицея, чья иконография чрезвычайно скудна. До последнего времени мы не знали и Теппера в лицо, но его недавно обнаруженный портрет, датирующийся 1820-ми годами – к сожалению, пока известный только по фотографии в семейном архиве – тоже может принадлежать кисти Софи Шерадам. Во всяком случае, по стилю и композиции он вполне соотносится с портретами Штапфера и молодого человека с красным воротником, датирующимися этим же временем. Кроме того, зная семейные обстоятельства, можно предположить, что Софи Шерадам написала и небольшой портрет Адели Канель, фотография которого тоже имеется в семье. (Илл.15-16)

        Представляется, что поиски в фондах петербургских музеев и музеев других городов, куда в 1920-х годах перемещались художественные ценности, могут оказаться плодотворными. Теперь нам точно известно время  пребывания Софи Шерадам в России, и тот факт, что в большинстве случаев она подписывала и часто датировала свои работы, может облегчить поиск и дальнейшую атрибуцию.

         Уехав в Россию в 1823 году, Софи Шерадам исчезла из поля зрения своих соотечественников. Вернувшись на родину, она поселилась отдельно от своей большой семьи и не появилась опять на художественной сцене Парижа, поэтому ни ее возвращение, ни ее смерть в 1829 году не были замечены критиками,  и она сама была удивительно быстро забыта. Уже в 1831 году, всего через два года после ее смерти,  в Словаре художников французской школы дата ее кончины была указана как «около 1824 г.», а имя – как «Mme Cheradame, nee Bertrand».[50] Из этого раннего издания ошибки в дате и имени перешли и в позднейшие публикации. В 1913 году некий R. de Nessille прислал запрос в журнал “L’Intermediaire’ о Софи Шерадам, ее пребывании в России, ее художественных работах и ее потомках. Он даже получил ответ, который, к сожалению, не содержал никаких новых деталей, а просто отсылал к двум-трем ранним обзорам Салонов.[51]

        Смерть Софи Шерадам не нашла отражения в мемуарах Теппера, хотя он полюбил ее родных и провел с ними свои парижские годы. «Если вы полагаете, что полного счастья не существует, посмотрите на меня и задумайтесь. Быть рядом с обожаемой женой; в семье, которая любит меня и каждый день выказывает мне знаки этой любви; защищенный от неожиданностей будущего небольшими средствами  /.../,  имея любовь, доверие и уважение моей любимой жены – что еще нужно, чтобы быть счастливым?»

        После смерти Адели в 1834 году Теппер сохранил тесные отношения с семьей Берто-Канелей-Шерадам. Составляя свое завещание в 1834 году, он назначил распорядителями своего наследства брата Адели, Этьена-Франсуа Канеля и его супругу Эмилию. Этьену-Франсуа, полковнику жандармерии в Коне (Нормандия), Теппер завещал свои золотые часы Брегет, а детям Канелей – по 10,000 франков. Другому брату Адели, Луи-Гюставу, Теппер назначил годовое содержание в 600 франков. Последние годы он провел вместе с братом покойной Софи Шерадам, Этьеном-Николасом Берто, и его женой Софи-Александриной, урожденной Роньон. Им он завещал свое движимое имущество. Возможно, к тому времени умер и муж Софи Шерадам – назначая  Мари свое пианино и 10,000 франков, Теппер назвал ее «внучатой племянницей моей жены, сиротой (выделено мной. – О.Б.),  дочерью Софи Берто, жены Шерадама».

         После смерти ближайших родных - Софи Шерадам, Адели и Теппера,  заботу о Мари взяла на себя семья Этьена-Франсуа Канеля - французские генеалогические исследования показывают ее в Коне (Caen), Нормандия, где в 1840 году она вышла замуж, имела нескольких детей и умерла в 1898 году. Можно полагать, что оставшиеся картины Софи Шерадам были  унаследованы ее дочерью, и теперь они могут находиться в семьях ее потомков.

         Софи Шерадам была одной из очень многих художников-иностранцев (и немногих женщин), приехавших в Россию в надежде на признание и финансовый успех. Преодолевая свои трудные жизненные обстоятельства, она проявила независимость и незаурядные решительность и смелость. Софи Шерадам умерла, не достигнув и сорока лет, поэтому ее художественное наследие представляется довольно скромным. Сегодня, глядя на  ее работы, вряд ли можно назвать ее гениальной художницей. Она не сумела достичь той славы, которой наслаждались Розальба Каррьера, Ангелика Кауффман и Элизабет-Луиза Виже-Лебрен. Но в свое время ее картины экспонировались рядом с работами знаменитых Жака-Луи Давида, Пьера Герена, Теодора Жерико, Антуана-Жана Гро, Анн-Луи Жироде-Триозона, Шарля и Ораса Верне, и не только не потерялись среди них, но были замечены и сочувственно оценены зрителями и критиками. Да и теперь все еще подкупают и вызывают симпатию ее безбоязненное обращение к полотну большого масштаба, старательная композиция и привлекательное цветовое решение ее картин,  теплое внимание, доброжелательность и живой интерес к модели.  Ее жизнь и творчество обогащают наше представление о  художественном диалоге России и Франции 1820-х годов. А тот факт, что судьба доселе почти неизвестной французской художницы оказалась переплетена с жизнью  Людвига-Вильгельма Теппера де Фергюсона, лицейского учителя пения и одного из наставников Пушкина, представляет дополнительный интерес для российских историков.