Виконт д’Аршиак – свидетель последней дуэли Пушкина

Седова Г. М.

    Современники,  не желающие «говорить» с потомками, найдутся у каждого большого писателя. Немало подобных «молчунов» входило в ближайшее окружение Пушкина. Эти «неразговорчивые» знакомые вряд ли думали о том, что своим молчанием участвовали в создании особой биографии своего великого современника – биографии, полной недомолвок, ошибочных трактований и «белых пятен». К числу таких людей, находившихся рядом с Пушкиным в последние месяцы его жизни, следует отнести атташе французского посольства виконта д’Аршиака.  Молодой дипломат в течение года имел возможность  общаться с поэтом в высшем обществе, а затем, осенью 1836 ­– зимой 1837 года, волею судьбы оказался вовлечен в  преддуэльные события.

    Читатель обязательно обнаружит это имя, обратившись к биографической литературе о Пушкине, в особенности посвященной его дуэли и смерти. Однако сведения об этом человеке, приведенные в книгах о Пушкине, в именных указателях, примечаниях и даже в известном справочнике Л. А. Черейского, выглядят скупо и противоречиво. Оказывается, исследователям до сих пор не известны ни точная дата его рождения (обычно приводится только год: 1811), ни день кончины.  В одних случаях сообщается, что он умер  не ранее 1847 года, в других –  в 1851 году. Кроме загадочного сообщения графа Владимира Соллогуба о гибели д’Аршиака на охоте[1], нет никаких данных о его жизни после январских событий 1837 года.

    Странно выглядит имя виконта, приведенное в справочниках: Оливье д’Аршиак. Его письма, сохранившиеся в российских архивах,  подписаны  кратко: «Le Vicomte d’Archiac». Таким же неполным именем называли его в своей переписке Пушкин, князь П. А. Вяземский, В. А. Жуковский, А. И. Тургенев, а также иностранные дипломаты, служившие в то время в России Луи Геккерен, Артур Медженис и другие, а также его начальник французский посланник Проспер де Барант. Вслед за современниками биографы Пушкина стали называть этого человека «виконт д’Аршиак» или просто «д’Аршиак». Изредка перед фамилией можно обнаружить букву «О». (Например, в публикации переписки Пушкина за январь 1837 года в академическом собрании сочинений поэта). В некоторых изданиях буква «О». расшифровывается как начало имени Огюст, что представляется чистым недоразумением, поскольку французское имя August начинается с буквы «А».

    Полное имя, приличествующее титулу виконта, дотошный читатель может отыскать  лишь в так называемых «Записках виконта д’Аршиака», сочиненных в 1929 году пушкинистом Леонидом Гроссманом. Писатель называет своего героя Лоран-Арнольф-Оливье-Демье де Сен-Симон виконт д’Аршиак. Однако никто не принимал это имя всерьез, поскольку,  по собственному признанию Л. П. Гроссмана, многие исторические сведения в его сочинении не претендовали на подлинность и трактовались  «свободно» «в целях оживления одной из самых печальных страниц русской истории».

    Надеясь вернуть читателю полное имя виконта, мы обратились к биографическим справочникам, изданным во Франции и в России и находящимся ныне в центральных научных библиотеках Петербурга и Москвы. Оказалось, что они  содержат информацию только об одном виконте д’Аршиаке,  жившем примерно в то же время, что и атташе французского посольства, — известном французском ученом-палеонтологе, который никогда не состоял на дипломатической службе, и, кажется, не бывал в России. Единственное обстоятельство его биографии могло привлечь наше внимание: оказалось, что дед ученого был женат на Марии д’Антес[2]. Это подтвердило известную версию Луи Метмана (внука и биографа д’Антеса) о родстве д’Антесов и д’Аршиаков.

    В 1905 году в Пуатье вышла книга об истории дворянства провинции Пуату. Обратившись к ней, мы смогли отыскать сведения о бывшем атташе французского посольства, род которого происходил из этой  провинции. Как выяснилось, он родился 7 апреля 1811 года и был наречен полным именем Лоран-Арнольф-Оливье Демье, виконт д’Аршиак. В том же справочнике приведены сведения о его службе: «секретарь (авторы справочника повысили виконта в чине — Г. С.) посольств в Санкт-Петербурге, Вене и Тегеране (миссия графа Серсея), кавалер Ордена Почетного Легиона». Он женился в Париже 5 мая 1844 года на Луизе-Фелиции-Етьен Жерар, дочери Мориса-Етьена графа Жерара (маршала Франции, главы Ордена Почетного Легиона) и Луизы-Розы-Эдмеи Тимбрюн-Тембронн де Валенс. Умер виконт 30 октября 1848 года, оставив после себя сына  Жана-Етьена-Луи-Мари-Кириса. Последний родился в Париже во Дворце Ордена почетного легиона 27 сентября 1845 года. Рождение этого ребенка стоило жизни его матери, как следует из письма Жоржа Геккерна (д’Антеса) к князю Ивану Гагарину, опубликованному Л. П. Гроссманом.

    Имя, приведенное во французском справочнике, почти полностью совпало с тем, которое дал виконту  Л. П. Гроссман. Исключение составляет лишь часть фамилии: де Сен-Симон. Одна из ветвей этого старинного рода действительно носила фамилию Демье де Сен-Симон виконт д’Аршиак. К этой ветви принадлежал, в частности, упомянутый выше ученый-палеонтолог. Но  интересующий нас дипломат, хотя и состоял с последним в дальнем родстве, имел укороченную фамилию: Демье виконт д’Аршиак. Его полное имя: Лоран-Арнольф-Оливье. Единственное слово, начинающееся в нем на букву «О» — Оливье. По-видимому, этим именем и называл себя сам виконт, следуя европейской традиции, восходящей к тем временам, когда ребенку давалось несколько имен сакрального характера, и только одно из них можно было использовать в быту.

    Вернув  пушкиноведению полное имя виконта, мы отдали должное его памяти. Однако роль этого человека в дуэльной истории Пушкина и д’Антеса по-прежнему оставалась не совсем понятной. Судя по скупым сведениям, которые оставили нам современники, д’Аршиак был симпатичным человеком и во время дуэли вел себя  «в высшей степени достойно». Сразу после смерти Пушкина французский посол Проспер де Барант отправил его курьером  в Париж, и вскоре он исчез из поля зрения пушкинистов.

    Некоторые подробности из жизни д’Аршиака приведены в упомянутом выше романе Гроссмана. Однако, обратившись к архивам России и Франции, нам удалось установить, что многие факты биографии виконта д’Аршиака, описанные в романе ярко и весьма убедительно, на самом деле не могли иметь места. Так, десятки страниц  повествования посвящены описанию переезда д’Аршиака из Парижа в Петербург в составе миссии нового посла Франции барона Проспера де Баранта. Чтобы уточнить эти обстоятельства мы обратились к материалам архива Министерства иностранных дел России,  бывшего архива Министерства императорского двора, а также воспользовались сведениями, полученными из архива Министерства иностранных дел Франции.

    В результате удалось выяснить, что виконт был назначен на службу во французское посольство уже после приезда в Петербург нового французского посольства. Барон Проспер де Барант стал хлопотать о его назначении только  21 января 1836 года.  Письмо посланника по этому поводу в Париж, а также ответ на данный запрос, отправленный из Министерства иностранных дел Франции в Петербург 12 февраля, хранятся в настоящее время в личном деле д’Аршиака в архиве французского МИД. Директор архива господин Луи Амиг любезно предоставил нам информацию о составе этого досье.

    Вопреки версии Л. П. Гроссмана, первое появление виконта при российском дворе не могло состояться в конце декабря 1835 года, так как молодой человек еще находился во Франции. Церемониал представления происходил не "один на один" в кабинете Николая I, как описал это пушкинист, а во время большого придворного праздника на исходе зимнего бального сезона 1836 года. Накануне, 17 апреля ( 29-го  по европейскому стилю), российский канцлер граф Карл Нессельроде получил официальное известие от французского посла, в котором сообщалось: «...виконт д’Аршиак, атташе королевского посольства, только что прибыл в С.-Петербург и хотел бы иметь счастье быть представленным Их Императорским Величествам...». Через день вице-канцлер уведомил гофмейстера двора графа И. И. Воронцова-Дашкова о том, что «в будущий вторник 21-го сего месяца во время съезда к Высочайшему Двору особ дипломатического корпуса будет иметь счастье представиться государю императору новоприбывший сюда секретарь австрийского посольства барон Коллер и состоящий при французском посольстве виконт д’Аршиак».

    Первое знакомство виконта с русским двором состоялось в день тезоименитства императрицы Александры Федоровны и великой княжны Александры Николаевны, когда, согласно церемонии, «чужестранные министры» съехались в Зимний Дворец к 12 часам дня. Через полчаса, по окончании церковной литургии, члены иностранных миссий поздравляли высочайших именинниц в зале Петра Великого. «Между тем, — отметил придворный камер-фурьер, — их величествам представлен барон Коллер — секретарь австрийского посольства, виконт Арсiан (sic. – Г. С.), состоящий при французском посольстве...». В данном случае выражение «состоящий при посольстве» не означало, как это может показаться, длительность пребывания чиновника на службе, а являлось распространенным в то время переводом на русский язык чина «атташе».  Следует также отметить, что описка или ошибка камер-фурьера в написании фамилии новоприбывшего дипломата (Арсiан) способствовали тому, что появление виконта в тот день в Зимнем Дворце осталось незамеченным исследователями. 

    Поскольку великий князь Михаил Павлович по нездоровью 21 апреля отсутствовал на церемонии, он и его супруга  великая княгиня  Елена Павловна принимали представляющихся иностранцев в своем дворце 26 апреля в 2 часа пополудни. Отдельно виконт д’Аршиак был представлен и наследнику престола великому князю Александру Николаевичу.

    Таким образом, молодой дипломат оказался вовлечен в придворную жизнь российской столицы не зимой 1835/36 года, а лишь с весны 1836 года. В списках членов дипломатического корпуса, составленных Придворной конторой для рассылки приглашений на придворные церемонии, его имя встречается в период с 21 апреля 1836 года по 22 января 1837-го. Так, он числился среди приглашенных 1 мая на екатерингофский праздник, 1 июля — на петергофский маскарад, фейерверк и последовавший за ними парад военных кораблей на Кронштадском рейде12. В романе Л. П. Гроссмана дано блестящее описание двух последних празднеств, основанное на записях в камер-фурьерских журналах.

    Вместе с тем автор включил в свое повествование и другие сюжеты, не нашедшие подтверждения в известных сегодня источниках.  Прежде всего — рассказ о летних встречах д’Аршиака с Пушкиным, их якобы занимательных беседах на даче поэта, в частности о гибели на дуэли французского публициста Армана Карреля. Известие об этом трагическом происшествии дошло до Петербурга в конце июля — начале августа 1836 года. На основании изученных материалов можно с уверенностью сказать, что в это время д’Аршиак вместе со своим коллегой по дипломатической службе графом Монтессюи сопровождал своего начальника, французского посла, в его поездке в Москву и Нижний Новгород13. Только 20 августа граф Карл Нессельроде в очередном докладе императору сообщил, что барон де Барант благополучно возвратился из Москвы. Вскоре члены французской миссии, в том числе и виконт д’Аршиак, получили приглашение на празднование 30 августа дня Александра Невского14.

     Д’Аршиак  был приглашен на Рождественский бал в Зимний дворец 26 декабря. Против его фамилии в списке стоит помета: «не был». Не исключено, что в это время он был болен: по свидетельству современников, жители Петербурга переживали в это время эпидемию гриппа.

    Зимой 1836/37 годов имя д’Аршиака появилось на страницах дневника А. И. Тургенева. Оказалось, они встречались ещё в Париже, где были приняты в домах известных дипломатов и литераторов, в частности в знаменитом салоне французской писательницы мадам Ансело. Когда в феврале 1837 года Андрей Карамзин разыскивал в Париже д’Аршиака, чтобы узнать подробности о пушкинской дуэли, он сообщал матери: «M-me Ancelot ... мне объявила, что d’Archiac ее приятель и что я встречу его у ней в субботу».

    Двумя месяцами ранее, в декабре 1836 года, д’Аршиак и не помышлял о таком скором возвращении в Париж, выслушивая европейские новости в изложении Александра Тургенева. Посещение виконта оказалось в числе первых столичных визитов Тургенева к иностранным дипломатам.  В декабре они часто виделись в свете, бывали друг у друга в гостях. Содержание большинства их разговоров осталось  не известно. Лишь изредка Тургенев отмечал в дневнике заинтересовавшие его сюжеты. 11 декабря: «... к Аршиаку, читал в Courier статью о Ламене»; 14 декабря: «ожидал Аршияка — и не пришел»; 15 декабря: «...сидел у Аршияка: с Нерво о Броглио, Гизо и Тьерсе, с Арш. о Bourbier (французской актрисе, гастролировавшей в Петербурге — Г.С.) и m-me Ancelot; 16 декабря: «Написал письма к m-ne Ancelot..., к Андрею Карамз.<ину>, ...письмо к брату... Ввечеру все отдал Аршияку... Пойдет завтра. В тот же вечер к Аршияку: с ним о партии русской и немецкой в России...» В дневнике зафиксированы их встречи 19, 21, 26 декабря. 9 января: «Аршияк заходил ко мне... После обеда был у меня... и д’Аршияк».

    В Петербурге, как до того в Париже, их связывали не только личные интересы, но и круг близких знакомых. «Мы беседовали, что очень редко в настоящее время, — писал А. И. Тургенев А. Я. Булгакову в январе 1837 года о вечере в доме австрийского посла. — Беседа была разнообразной, блестящей и очень интересной». В ней принимали участие французский, австрийский и прусский посол, а также Пушкин и князь Вяземский, которые говорили о Талейране, Петре I, Екатерине II, В. Лундмане, Ф. Минье. Завершая в дневнике описание вечера, А. И. Тургенев заметил: «С Хитровой и Аршияком о плотской любви. Вечер хоть бы в Париже».

    В разговоре принимала участие Е. М. Хитрово. При всей известной ее экзальтированности она вряд ли могла поддержать разговор на столь щекотливую тему в присутствии малознакомого мужчины. По всей видимости, виконт был «своим» среди этих людей. Никто из данного круга, за исключением А. И. Тургенева, не имел особого повода оставлять письменные свидетельства о своих встречах с ним. На страницах записок и писем этих людей имя виконта появилось лишь после 29 января 1837 года. Только с этого времени у современников возник устойчивый интерес к «статному молодому секретарю французского посольства», которого одни называли «секундантом д’Антеса», другие просто «господином д’Аршиаком».

    Мало кто знал, что в дуэльную историю Пушкина этот человек оказался вовлеченным еще в ноябре 1836 года. Тогда ему пришлось мирить противников, причем на том этапе конфликта (16 и 17 ноября), когда всем его участникам казалось, что переговоры о «примирении» совершенно зашли в тупик. Речь шла уже исключительно о «материальной стороне дуэли». Но, будучи сотрудником дипломатической миссии,  д’Аршиак  стремился избежать скандального участия в  поединке. Его желание  мирного разрешения конфликта нашло естественное сочувствие у секунданта Пушкина графа Владимира Соллогуба. Известны слова поэта, сказанные с досадой Соллогубу уже после того, как ситуация разрешилась миром: «Вы были более секундантом д’Антеса, чем моим».

    Приступив к подготовке примирения, д’Аршиак сообщил секунданту Пушкина, что накануне «всю ночь не спал»,  размышляя о возможных способах предотвращения дуэли. Вероятно, в эту ночь и был разработан  план действий, согласно которому д’Антесу была отведена роль пассивного наблюдателя. Соллогуб вспоминал, что не смог вступить с д’Антесом  в  переговоры,  поскольку тот отослал его к своему секунданту («ссылался во всем на д’Аршиака»). То, чего не могли добиться барон Геккерн и Жуковский в течение почти двух недель, удалось совершить буквально за одни сутки: Пушкин согласился (и подтвердил это письменно) взять вызов обратно. В своих конспективных записях о ноябрьских событиях Жуковский связал появление этого письма Пушкина с конкретными действиями одного из секундантов: «Письмо д’Антеса Пушкину и его бешенство. Снова дуэль. С е к у н д а н т (разрядка моя — Г. С.). Письмо Пушкина».

    Когда 21 января 1837 года А. И. Тургенев навестил виконта, тот неожиданно извлек из своего архива примирительное письмо Пушкина. В тот день Тургенев зашел к д’Аршиаку, чтобы передать свои письма для отправки в Париж с дипломатической почтой. Они вместе позавтракали, затем разговор зашел о Пушкине, его семейных делах. Возможно, речь шла о недавней свадьбе д’Антеса и о мотивах его ноябрьского сватовства. Но почему именно в этот день д’Аршиак решился показать письмо лицу, не принимавшему участия в ноябрьской истории? Молодой дипломат не мог не чувствовать, что в отношениях между поэтом и д’Антесом стремительно назревал новый конфликт. Возможно, в этой «предгрозовой» ситуации д’Аршиак мог рассчитывать на поддержку Тургенева — человека, в отличие от многих лиц из ближайшего окружения Пушкина, рассудительного, уравновешенного, не склонного к аффектации, имевшего, как казалось, определенное влияние на поэта. Обращаясь к нему, виконт не мог не учитывать благожелательного отношения к Пушкину, которое в те дни отличало Тургенева от большинства людей их круга.

    Судя по дневниковым записям, все полтора месяца пребывания Тургенева в Петербурге имя поэта было на устах их общих друзей. Вскоре после приезда — 1 декабря — он оказался свидетелем неприятного разговора в доме Карамзиных: «Пушкины. Вранье Вяз. — досадно». После посещения салона князей Мещерских 19 декабря он записал: «О Пушкине: все нападают на него за жену, я заступался». Вероятно, запись от 2 января также касалась Пушкина: «О новостях у Вязем. Поэт – сумасшедший». Через две недели, 14 января, на балу во французском посольстве речь вновь зашла о семье поэта: «Бал у фр. посла. — Пушкина и сестры ее. Сватовство».

    Надо полагать, Тургенев не разделял позицию членов так называемого «карамзинского кружка», трактовавших поведение Пушкина по отношению к зятю как неадекватное. Он попытался самостоятельно разобраться в ситуации. Так, 18 января у него состоялся большой разговор с Натальей Николаевной в доме саксонского посланника: «к Люцроде, где долго говорил с Нат. Пушкиной и она от всего сердца». Как раз через два дня, утром 21 января, Тургенев получил какие-то разъяснения и от виконта д’Аршиака. В тот же вечер он «любезничал с Пушкиной у австр. посла», а через два дня — 24 января — с нескрываемым раздражением записал: «К кн. Мещер. едва взошел, как повздорил опять с кн. Вяземской. Взбалмошная! Разговор о Пушкиной».

    Неслучайно 24 января у князей Мещерских снова говорили о Пушкине. Вечером того дня на бале у графа И. И. Воронцова-Дашкова случилось то, что, возможно, предвидел виконт д’Аршиак накануне: поведение д’Антеса, по словам ряда очевидцев, переполнило «чашу терпения» поэта. Этот бал оказался последним придворным собранием, на которое виконт д’Аршиак был приглашен зимой 1837 года.

    По поручению д’Антеса 26 января он доставил Пушкину официальный вызов на поединок. Следуя ноябрьской тактике, молодой дипломат собирался встретиться с секундантом поэта, чтобы, как и в прошлый раз, начать переговоры об улаживании дела. Но Пушкина более не устраивала «мировая» и он сделал все возможное, чтобы свести к минимуму время общения секундантов.  Впоследствии друзья поэта разработали версию о якобы случайном вовлечении Константина Данзаса в дуэльную историю. Вспомнили о том, что вечером 26 января на бале у графини М. Разумовской  поэт предложил стать секундантом секретарю английского посольства Артуру Медженису. Но, как писал потом князь Петр Вяземский, «Матенис отстранился». «В отчаянии, что дело расстроилось, — продолжал Вяземский, — Пушкин вышел 27-го утром, наудачу, чтобы поискать кого-нибудь, кто бы согласился быть его секундантом».

    Внимательное изучение хода событий этих дней позволяет восстановить иную картину. Для поэта не был неожиданность. Полученный от д’Антеса вызов: отправляя оскорбительное письмо «приемному отцу» свояка, он рассчитывал именно на такой ответ. Следовательно, проблема поиска секунданта возникла перед ним не в день получения вызова.  Надо полагать, что уже в день написания своего письма 26 января он решил для себя этот вопрос. Неслучайно, получив вызов, поэт провел остаток дня среди людей,  не имевших никакого отношения к предстоящей дуэли. Известно, что довольно долго он находился у баронессы Е. Н. Вревской, даже обедал у нее. Затем отправился в книжную лавку Ивана Лисенкова, где «два или три часа … с жаром» беседовал с литератором Борисом Федоровым «обо всем литературном мире».  Разговор затянулся «чуть ли не до полуночи».

    Вернувшись домой, Пушкин нашел у себя записку от д’Аршиака, который настаивал на встрече секундантов у себя в доме либо после 11 вечера  на бале у графини Разумовской. Известно, что Пушкин явился на этот бал очень поздно. По  свидетельству наблюдательной Софи Карамзиной, был он «спокоен, смеялся, разговаривал, шутил» и только «несколько судорожно» сжал ей руку. Именно в этот вечер он предложил д’Аршиаку в качестве своего секунданта А. Меджениса. Последний, по его собственным словам, не дал Пушкину окончательного согласия взять на себя роль секунданта. Надо полагать, поэту это было и не нужно: он лишь выигрывал время и разрушал планы французского дипломата, представляя ему вместо секунданта человека, который не станет участвовать в дуэли, как и преложив д’Антесу на следующий день абсурдное решение самому назначить секунданта, хотя бы и из лакеев. 

     Из конспективных записей Жуковского следует, что утром 27 января Пушкин «встал весело... С 11 обед. — Ходил по комнате необыкновен. весело пел песни — ... Данзаса в дверях встр.<етил> радостно». Поэт был доволен и спокоен: он никому не позволил завладеть инициативой. Обстоятельства складывались согласно его собственному плану. Сознавая это,  виконт д’Аршиак перешел от вежливых просьб и увещаний к прямой угрозе. Около часа пополудни 27 января он направил Пушкину записку, в которой заявил, что нежелание устроить встречу секундантов до начала дуэли будет выглядеть как попытка поэта уклониться от поединка.

    Пока противоположная сторона недоумевала, Пушкин выигрывал время. Он лично доставил своего секунданта во французское посольство только тогда, когда шел уже второй час дня. Лишь после того как было завершен разговор  о мотивах поединка, он позволил секундантам остаться наедине. Короткий зимний день клонился к вечеру. У секундантов оставалось время только для составления письменных условий дуэли. Они были сформулированы к двум с половиной часам пополудни. Через два часа прозвучали выстрелы на Черной речке.

    Как только по Петербургу распространились слухи о случившемся, имена участников драмы стали достоянием гласности. Молодой французский дипломат оказался соучастником скандального убийства первого поэта России. Остановить разговоры на эту тему можно было одним способом — исчезнуть из столицы. Французский посол барон Проспер де Барант, под началом которого д’Аршиак состоял на службе, мгновенно оценил ситуацию. В день кончины поэта 29 января он предпринял два решительных шага: единственный из иностранных членов дипломатического корпуса отдал дань поэту, посетив его дом, а также направив в канцелярию графа Нессельроде просьбу о выдаче д’Аршиаку паспорта для выезда из России. Этот документ обнаружен нами в архиве МИД РФ. Обоснование просьбы настораживает: в связи с тем, что виконт будет направлен курьером в Париж «через два или три дня».

    Дело в том, что запрашивать такой документ заранее не имело смысла, так как канцелярия МИД выдавала паспорта на выезд дипломатов без малейшего промедления. Во всех других случаях Барант, как и его коллеги – посланники других государств, просил паспорт исключительно накануне выезда. Но в данном случае французский посол подстраховался, поскольку в день кончины поэта стало известно, что Николай I отдал распоряжение о начале военного суда над всеми участниками дуэли. В таких условиях паспорт, выданный, согласно канцелярской помете, 30 января, должен был «прикрыть» атташе французского посольства.

   Внезапный отъезд виконта д’Аршиака стал на некоторое время предметом обсуждения в иностранных дипломатических миссиях, аккредитованных в Петербурге. Уже 30 января этот факт упомянут в депешах прусского посланника барона Либермана, саксонского — барона Лютцероде и вюртембергского посла князь Гогенлое-Кирхберга. Каждый из них по-своему высказался о дальнейшей судьбе виконта. Так, Либербан полагал, что д’Аршиак не «в состоянии оставаться здесь после столь прискорбного события». Лютцероде более уклончиво заметил, что виконт отсылается в Париж, «по всей вероятности, навсегда». Князь Гогенлое совершенно определено утверждал, что д’Аршиак «надеется через некоторое время вернуться снова в С.-Петербург, где он был на отличном счету». В прочих депешах, отосланных из Петербурга 1 и 2 февраля, факт отъезда д’Аршиака по большей части констатировался без каких-либо комментариев. Только сардинский посланник граф Симонетти писал, что виконт «покидает здесь свой пост совершенно, — мера, всеми одобряемая».

    Предстоящий отъезд д’Аршиака усилил внимание к виконту многих заинтересованных лиц. Тургенев записал в дневнике, что 1 февраля встретил у него князя Ивана Гагарина, а накануне и сам приходил к нему неоднократно. В первый раз — после утренней панихиды в квартире поэта 30 января — он выслушал рассказ д’Аршиака о поединке, о стремлении примирить противников  после  трагического выстрела. На другой день Тургенев навестил виконта вторично и застал у него князя Петра Вяземского и Константина Данзаса. Возможно, они вырабатывали общую линию поведения в связи с предстоящим судом. Тургенев отметил, что речь шла о Пушкине  и о той  позиции, которую занял царь по отношению к поэту и его памяти. Сравнивали царские милости семье Пушкина и семье покойного историка Карамзина, обласканного двором. «Знать наша не знает славы русской, олицетворенной в Пушкине», — резюмировал Тургенев этот обмен мнениями. В 1843 году после встречи с д’Аршиаком в одном из парижских ресторанов он оставил в дневнике лаконичную запись, схожую с предыдущей: «Государь не любил Пушкина». Спустя шесть лет после трагического поединка они вновь возвращались памятью к этому жгучему для обоих вопросу.

    Январские события 1837 года не изменили доброго отношения Тургенева к д’Аршиаку. Именно с ним Тургенев отправил в Париж свои письма с известием о дуэли и смерти Пушкина.

    Виконт выехал из Петербурга 2 февраля около 8 часов вечера. Уже из Парижа он сообщал своим петербургским сослуживцам, что французские газеты наговорили о дуэли «кучу всевозможных глупостей», и что сам он старается уйти от назойливых расспросов, полагая «что лучше заставить забыть эту историю, что теперь и сделано». Но забыта была не история, а причастность к ней атташе французского посольства. Настолько забыта, что он смог, как и предполагал  князь Гогенлое, вернуться в скором времени в Петербург. Замечательно, что Тургенев  оказался в этом вопросе наиболее осведомленным. В письме к брату от 31 января он сообщал: «Пожалуйста, повидайся и познакомься с Аршиаком: он малый добрый и умный  и возвратится сюда через два месяца или по первой навигации».

    В конце августа 1837 года пароход «Александра», следовавший рейсом Любек–Санкт-Петербург, доставил в российскую столицу несколько десятков пассажиров. Среди них находился шестнадцатилетний воспитанник Императорского училища правоведения барон Федор Бюлер. В сопровождении своего отца, сенатора А. Ф. Бюлера, он возвращался домой после летних каникул, проведенных в Германии. За полгода до этого, в конце января 1837 года, Ф. Бюлер, узнав о кончине Пушкина, побывал у него на квартире в доме на набережной Мойки. Воспоминания об этом визите барон опубликовал в 1872 году.  В его архиве сохранился черновой вариант этого рассказа, а также написанный им тогда же некролог на смерть Пушкина2. 

    Во время летнего путешествия 1837 года юный барон вел путевой дневник, в который вносил названия новых мест и имена людей, с которыми доводилось общаться в те дни. Вступив 21 августа на борт «Александры», он не изменил  привычкам и вписал в дневник имена попутчиков, воспользовавшись списком пассажиров, который имелся в каждой каюте (в настоящее время этот список хранится в составе личного архива барона Ф. А. Бюлера в РГАДА). В числе пассажиров, указанных в списке и в дневниковой записи, находим имена членов французского дипломатического корпуса, среди которых "Herr vic. O. d’Archiac, attache a l’Ambassade de France en Russie, als Сourier"34 («Господин виконт О. д’Аршиак, атташе посольства Франции в России, курьер»).

    В фамильном архиве Бюлера среди его личных бумаг хранится еще один интересный документ. Это рисунок, имеющий подпись: «Le Vicomte d’Archiac». Сверху написана дата: «1837». Рисунок выполнен карандашом на 1/4 листа белой бумаги без водяных знаков. В центре листа изображен мужчина средних лет в профиль в полный рост. Он одет в двубортный, светлый, слегка приталенный, сюртук с небольшим отложным воротником более темного тона. Из-под расстегнутого сюртука виден короткий светлый жилет, застегнутый на мелкие пуговицы, расположенные в один ряд. Белая рубашка имеет высокий стоячий воротник (под горло), поверх которого повязан светлый галстук. Панталоны также светлого тона слегка расклешены книзу и завершены стремешками, продетыми под каблук остроносых черных сапог. На голове у мужчины светлая фуражка с мягкой тульей, узким околышем и довольно крупным темным козырьком, полностью прикрывающим высокий лоб. Светлые волосы коротко пострижены, лицо обрамлено небольшой аккуратной бородкой.

    Рисунок сделан уверенной, хотя и не профессиональной рукой. Он  находится в папке среди чертежей и рисунков барона Ф. А. Бюлера, выполненных по большей части в период его обучения в Императорском Училище правоведения. Здесь можно найти рисунки на античные и библейские темы, а также портретные зарисовки людей различного возраста. Рисунки не имеют подписей, поэтому трудно определить  точное время их создания и имена изображенных, хотя некоторые лица вполне могут быть идентифицированы.  Портрет виконта д’Aршиака, имеющий подпись, является в данном случае исключением.

    Наше внимание привлекло как имя, написанное под рисунком,  так и указанный на нем год: 1837-й. Изучение бумаг из архива барона Бюлера позволило предположить, что указанный рисунок был выполнен им самим в юношеском возрасте, а надписи сделаны им же, но позднее, когда почерк барона окончательно сформировался.

    До настоящего времени пушкинистам не было известно ни одного изображения бывшего атташе французского посольства в Петербурге. Зарисовка барона интересна еще и тем, что выполнена вскоре после известных трагических событий. Можно предположить, что поводом для его создания послужила встреча Федора Бюлера с виконтом д’Аршиаком во время морского путешествия в период с 21 по 27 августа 1837 года. Возможно, и на другом рисунке, хранящемся среди недатированных разрозненных бумаг барона, запечатлены некоторые из участников этого путешествия: дама и двое мужчин, ведущие непринужденную беседу на палубе (?) какого-то парохода35.

    На пароходе «Александра» юный барон думал о скором возвращении домой. Последние страницы его дневника хорошо передают это ностальгическое настроение. О своих спутниках он практически ничего не писал. Исключение составила запись, в которой говорится о заключительном ужине, устроенном на «Александре» за 10 часов до прибытия в Кронштадт. В тот вечер внимание барона привлек титулярный советник Николай Мельгунов. Накануне вступления пассажиров на российскую землю он произнес тост за благо («pour le bien») между всеми народами,  представители которых участвовали в ужине. Юноша заметил, что русские, немцы, англичане, французы и итальянцы восприняли этот тост буквально «на ура».

    Николай Александрович Мельгунов — однокашник Льва Пушкина и Сергея Соболевского по Благородному пансиону, бывший «архивный юноша», писатель, сотрудник журнала «Московский наблюдатель». В интересующее нас время подолгу жил в Германии, откуда в марте 1837 года сообщал, что гибель Пушкина «произвела здесь сильное впечатление». При участии Мельгунова немецкий писатель Г. И. Кениг написал книгу о русской литературе, вышедшую в Штутгарте в 1837 году. В ней приведены данные о биографии и творчестве Пушкина, которые способствовали популяризации поэта в Европе. Учитывая эти обстоятельства, можно представить, какой трагический подтекст был заложен в «примирительный» тост Мельгунова, произнесенный в присутствии одного из участников недавней дуэли между русским поэтом и французским офицером. Возвращаясь в Россию, виконт д’Аршиак имел случай убедиться, что известная  ему история не была предана забвению.

    Начиная с лета 1837 года, имя виконта вновь появляется в списках придворной Конторы. Он продолжал служить во французском посольстве, по одним сведениям, еще 9 месяцев (паспорт на выезд из России был ему выдан в канцелярии МИД 5 мая 1838 года), по другим — еще дольше. Согласно его французскому досье, д’Аршиак оставил пост в Петербурге в связи с назначением 8 сентября 1839 года на службу при французской миссии в Персии. Возвращаясь из Персии в Париж, он получил право проехать через территорию России в последний раз 17 августа 1840 года.

    Граф Владимир Соллогуб назвал д’Аршиака «необыкновенно симпатичной личностью». По словам современников, в дуэльной истории он вел себя в высшей степени достойно, всеми силами стараясь предотвратить поединок. Однако желание виконта остаться в этом деле в тени, создала немалые трудности в изучении его биографии и той роли, которую он сыграл в пушкинской драме.