Образы Древней Руси при прощании Петербурга с Пушкиным
Э. С. Лебедева
Архитектурный ансамбль Конюшенного ведомства ведет свое начало из петровских времен. Он заключает в себе несколько исторических пластов, они в нем и теперь прочитываются.
Здание находится в органической связи с ландшафтом, выходит к воде на севере и востоке. Повторяющие изгиб реки Мойки приземистые вытянутые корпуса стасовской постройки обобщенно смотрятся, как вытянутый овал и очень напоминают характерное древнерусское архитектурно-пространственное образование типа крепости или кремля. В центре протяженного северного фасада, обращенного к Мойке, возвышается массивный павильон с восьмигранной башней – административное здание Императорского ведомства. Его архитектура напоминает церковную: В.П.Стасов при перестройке всего здания в 1816 – 1823гг. сохранил воспоминание о первоначальном расположении церкви.
Южный фасад, образующий Конюшенную площадь, скреплен замком - надвратной церковью, - словом, административное здание выглядит как монастырь, что знаменательно для пушкинской судьбы: великий поэт завещал похоронить себя в древнем монастыре, но и для отпевания его в столице нашлось здание, так сказать, «цитирующее» древнерусские обители.
Церковь Спаса на Конюшенной построена зодчим, который словно сопровождал поэта на его жизненном пути. Когда впервые входишь в просторный светлый храм с колоннадой, то невольно возникает сравнение двух храмов – античного, уподобленного Ликею, и православного, соединившего в себе черты христианского Запада и христианского Востока.
В годы, когда В.П.Стасов перестраивал Конюшенное ведомство, русская архитектура уже встала на путь поисков национального стиля. Вот что пишет об этом византинист и пушкиновед М.Ф.Мурьянов: «Из трагедии 14 декабря 1825 года сторонники столкнувшихся политических концепций сделали свои выводы. Николай I принял решение положить конец копированию западноевропейской культуры, мышлению в категориях, целиком заимствованных извне, доходившему до того, что иные декабристы просили разрешения давать следственные показания по-французски, поскольку русский язык их затруднял. Процесс обращения к национальным истокам захватил всю русскую культуру II четверти XIX века. В этом историческом почине непреходящая заслуга пушкинского поколения. Первые ощутимые последствия этой работы появились в архитектуре. Уже в 1827г. объявлено высочайшее повеление «О воспрещении разрушать остатки древних зданий», за ним последовали распоряжения об обмерах и изготовлении чертежей наиболее древних храмов по всей России и доставке этих материалов в столицу для анализа и обобщений – «на предмет составления образцовых чертежей для постройки храмов по наилучшим и преимущественно древним образцам». Первенцами рождавшегося неовизантийского стиля, который тогда назывался русско-византийским, были постройки В.П.Стасова, важнейшая из которых – Десятинная церковь в Киеве (1828 – 1842), поставленная на фундаменте одноименного храма Х века, а несколько ранее ее – церковь Александра Невского русской колонии в Потсдаме (1826 – 1828)… Свидетелем рождения неовизантийского стиля был Пушкин».
Когда начинаешь вчитываться в архитектурные образы, которым суждено было стать зримым символом прощания Петербурга с Пушкиным, по-новому открываются связи пушкинской кончины с глубинными пластами русской жизни…
В день отпевания великого русского поэта прилегающие к Конюшенной площади улицы и набережная Мойки были полны народа, люди сидели на крышах, а сама площадь, по свидетельству современника, являла собой «ковер из живых голов». Широко раскинутые крылья стасовской постройки словно обнимали огромную толпу.
Николай I, четыре дня перед этим наблюдавший толпу у дома Волконских, тот Николай, которого мы себе рисовали, должен был бы прекратить «несанкционированное» народное собрание и гроб с телом А.С.Пушкина отправить сразу же (для отпевания и захоронения на 3-й, а не на 9-й день, как это в итоге получилось) в глубь России, в Псковскую губернию, согласно завещанию. Но оборвать те чувства, которыми были охвачены петербуржцы, не дать им проститься с поэтом царь не считал возможным. Хотя все это его нервировало, и назавтра после отпевания «были вызваны 60 тысяч войск пехоты и кавалерии в полном боевом вооружении. Конюшенную улицу…заняли войсковыми обозами. Они полностью закрыли доступ к гробу Пушкина».
Косвенное доказательство того, что народная память сохранила прощание с Пушкиным, находим в мемуарах А.П.Керн. Через 20 лет, в феврале 1857 г., в Конюшенной церкви по инициативе Придворной певческой капеллы служили панихиду по М.И.Глинке, умершем в Берлине. Народу собралось столько, что это напомнило отпевание Пушкина. Сама Керн в старости запамятовала, соединив оба события: «Светлые лучи… падали прямо из алтаря на гроб Глинки». Но гроба не было, его привезут только в мае.
Известно, что первоначально избранный для отпевания «Исаакиевский собор, состоящий при Адмиралтействе», был заменен для Пушкина Конюшенной церковью. Конечно, для христианина хороша любая церковь, но замена, как видим, оказалась промыслительной. О причинах ее спорят до сих пор. Адмиралтейский храм, как известно, был устроен в корпусе, прилегающем к Сенатской площади, и зрелище огромной толпы, пришедшей к отпеванию поэта, могло оказаться невольным повтором исторического эпизода, который императору хотелось бы забыть. Но замена храма была исторически справедливой: во-первых, потому, что Пушкина не было на Сенатской площади 14 декабря, и для его памяти ассоциация была бы неуместной, во-вторых, 1 февраля 1837г. люди пришли на Конюшенную площадь не для противостояния, не для борьбы, но чтобы вместе оплакать национальную потерю.
Внешние обстоятельства гибели великого поэта можно назвать вполне «европейскими»: дуэль в столице, являющей собой «окно в Европу». Дантес, Геккерн, Нессельроде, И.Борх, Медженис, д’Аршиак, Данзас, Щольц, Задлер, Арендт, Даль – иностранные фамилии и иностранцы словно заполонили историю дуэли и смерти Пушкина. Общество болезненно реагировало на то, что убийцей поэта оказался француз: четверть века, минувшие со времени нашествия Наполеона, - не такой срок, чтобы данный факт был безразличен народу, и не только простонародью, о чем читаем в конспекте письма В.А.Жуковского шефу корпуса жандармов гр. Бенкендорфу.
«Клеветник России повалил автора «Клеветников России», - так писал из провинции в Петербург бывший лицеист Иван Малиновский бывшему лицеисту барону Корфу, внезапно установив связь гибели поэта с его ультрапатриотическим стихотворением.
В конце XIX столетия святитель Феофан, ныне причисленный к лику святых, дал ответ на вопрос: «Зачем это приходили к нам французы?» - «Бог послал их истребить то зло, которое мы у них переняли… Таков закон правды Божией: тем врачевать от греха, чем кто увлекается к нему». Не была ли гибель Пушкина продолжением этого искупления, его эхом? Если так, то и здесь великий поэт оказался вместе со своим народом. Вспомним, что в Лицее Александр Пушкин имел прозвище «француз». В русской лирике смерть поэта вызвала сразу же несколько откликов, и некоторые из них укоренились в народной поэзии («Лес» А.Кольцова, «Песня про Купца Калашникова» М.Лермонтова). Вдова Карамзина, как образованная дворянка, в переписке со своими корреспондентами привыкла употреблять французский язык, но сыну в Париж о гибели Пушкина написала по-русски, и как написала! «Русская душою», Катерина Андреевна словно обрела голос древней плакальщицы: «Закатилась звезда светлая, Россия потеряла Пушкина». Некролог, помещенный в «Литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду», выразил чувство общей утраты в словах, чрезвычайно близких русскому православному сознанию. «Солнце русской поэзии закатилось…» - это звучало как парафраз «Слова», сказанного при гробе Александра Невского Киевским митрополитом Кириллом. Петербуржцы особо почитали Св. благоверного князя, и «Слово» митрополита Кирилла у многих было на памяти. Вряд ли такой повтор воспринимался как литературный прием талантливого писателя князя Владимира Одоевского – это было обращение к корням, к истокам русской жизни и к началу рода Радшичей, предков Александра Сергеевича: «Мой предок Рача мышцей бранной Святому Невскому служил…». Вот что невольно выразил в пушкинском некрологе его автор, сам Рюрикович, когда на него, при мысли о безмерной потере, нахлынули родимые образы Древней Руси. Но столь глубокая связь с ними великого поэта (в роду которого было 12 святых), только теперь начинает приоткрываться нашим современникам.