Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

«Я нанял светлый дом»

Э.С.Лебедева


 

     В Татьянин день, 25 января 1937 года, родилась известная ленинградская
поэтесса, яркий талантливый музейный работник Татьяна Галушко, которой мы обязаны созданием в 1981 году мемориального Музея-дачи А. С. Пушкина в Царском Селе.

    Мать ее Елена Бамунер, дочь рижского портного-еврея и его второй жены, немки, гувернантки его детей от первого брака. Отец Кузьма Галушко был уроженец Молдавии, со жгуче красивым лицом цыгана. Дочь его Таня плюс ко всем своим многочисленным талантам умела гадать на картах и свято верила своему гаданию, оправдывая тем имя пушкинской героини:

             

              Татьяна верила преданьям

              Простонародной старины,

              И снам, и карточным гаданьям

              И предсказаниям луны…

    Но можно думать, что молдаванин с украинской фамилией и в самом деле был цыганом?

    Образ Тани всегда двоился или, вернее, множился: это видно и по фотографиям. Она могла выглядеть девочкой из интеллигентной ленинградской семьи, красивой итальянской актрисой или смуглой древней египтянкой — особенно, когда надевала египетское ожерелье, подарок двоюродной сестры, искусствоведа из Австралии.

    Она была воплощением страстей — в поэзии, искусстве, любви, материнстве, а иногда неожиданно педантичной и пунктуальной — в работе, в быту. Так родство, кровное и многокровное, просвечивало в ней. Но сама она числила себя в другом родстве — с поэзией, с поэтами; и ее друзьями были многие пишущие современники. Я видела у нее фотографию молодого Бродского с надписью: «Таким я был, таким я не остался…». Таня говорила, что Иосиф казался сгустком энергии и от него било током.

    Но главное родство было с Пушкиным:

                          В уплату наследному иску

                          Я боль мою тратила всюду.

                          Способность любить не бессрочна,

                          И есть ли во мне это благо?

                          Зачем я верна лицеисту?

                          Ведь он и не знал, что я буду,

                          Ведь сам он над бездной проточной

                          Пылал, как листва и бумага.

    Окончив Герценовский педагогический институт, пришла Татьяна в Музей Пушкина и осталась там до конца дней: в трудовой книжке имела одну-единственную запись. Однако это была не работа, а служение.

    В 60-е годы под влиянием талантливого музейщика, пушкиниста, историка и слависта С. С. Ланды формировались новые представления о литературном музее как о художественном целом — особом жанре, чуждом мертвой фактографии и иллюстративности.

    Экспозиция царскосельского Музея-дачи А. С. Пушкина возникла на пике этих творческих поисков. К сожалению, авторство в музейной практике того времени (да частенько и сегодня) юридически не фиксировалось, и потому не многие знают, что создателем экспозиции этого очаровательного музея была Татьяна Галушко. Восполним этот досадный пробел.

     «Всякий талант неизъясним» — говорил Пушкин. Она буквально «видела» его в этом доме, в счастливом начале семейной жизни, и закрепила свое видение в точно найденных деталях интерьера и убранства дома Китаевой. «Я нанял светлый дом…» — данную цитату из лицейского стихотворения «Городок» применяют некстати к последней квартире поэта на Мойке, 12 — и в этом случае она звучит горькой иронией… Но в Царском Селе, на самом деле, и этот дом, и пребывание в нем были светлыми. «Они поселились в небольшом деревянном доме с верандой… Дом цел и поныне... Все так же распахнуты на две улицы его окна с кисейными шторами, бальзамины и герани цветут в горшках, пчелы жужжат… В верхней надстройке-мезонине — кабинете Пушкина — благоухает букет жасмина. Ветерок шелестит рукописями на столе. Рукописи с угла прижаты бронзовым прессом. Крылатый золоченый грифон — память о друге: это пресс Пушкин подарил своему «лицейскому брату» Антону Дельвигу…»

     Экспозиционная работа Татьяны Галушко не была простым распределением экспонатов — но явлением высокого творчества, и, как это бывает, творчеству сопутствовали интуитивные откровения. Приведу два примера из многих.

     Одна комната будущего музея при почти сформированном интерьере показалась Татьяне пустоватой, и она отправилась в фонды музея Пушкина с целью отыскать подходящие дополнения. И нашла!

    Это были две вазы, украшенные сюжетами из поэмы Вергилия «Энеида» (Герой романа «Евгений Онегин», как известно, «помнил, хоть не без греха, из «Энеиды» два стиха»). Рассмотрев одну вазу, Татьяна узнала фигуру девушки, опиравшейся на спинку кушетки: перерисовка ее сохранилась в бумагах Пушкина с французской надписью: «Туника, лиловая, тюрбан зеленый» — на вазе все так и было! Очаровательная девушка — сестра карфагенской царицы Дидоны, которая возлежит на кушетке, и обе они слушают рассказ Энея.

     Сюжет древнеримского поэта накладывался на события пушкинской биографии. В Москве в 1830 году в присутствии императора Николая Павловича в доме губернатора Голицына давали «живые картины». Дидону, покинутую Энеем, изображала Катя Ушакова, а ее сестру — Наташа Гончарова. Князь Вяземский писал тогда в Петербург о том, что в «живых картинах» отличились «две невесты» Пушкина. Да, в Москве в самом деле ходили слухи о том, что Екатерина Ушакова была невестой поэта, но как разладилось сватовство, никто не знал. Александр Сергеевич говорил потом, что ездил к Ушаковой, чтобы два раза в день проезжать мимо дома Гончаровых. Но кто знает, так ли это. Ведь Екатерина Ушакова сожгла перед смертью письма Пушкина, а жених ее заставил сжечь ее девический альбом с рисунками и стихами поэта. А сохранившийся Ушаковский альбом, жемчужина пушкинианы, принадлежал не ей, а ее сестре Елизавете, которая в своих воспоминаниях приводит интересное объяснение того, как расстались Александр Сергеевич и ее сестра. Оказывается, он обещал ей никогда больше не гадать, но однажды пришел и сказал, что гадал и что выпало то же, что и в прежних гаданьях, то есть что «умрет он от жены и от белой головы». Катя Ушакова считала гадание делом нечестивым да и не хотела стать причиной его смерти.

     Таким образом, неожиданно французская ваза, которая украшает Гостиную музея-дачи, оказалась поводом для раскрытия предыстории пушкинской женитьбы.

     Другой пример Татьяниной интуиции открылся не сразу, с годами, когда сама она давно уже была в лучшем мире и ее могилу на Казанском кладбище в Пушкине посещали поклонники ее поэзии.

     Часы французской работы, поставленные Татьяной на подзеркальнике в Столовой, украшены Амуром и Психеей, которые имеют портретное сходство с императором Александром, победителем Наполеона и его супругой Елизаветой Алексеевной. Конечно, летом 1831 года Ундиной и Психеей называли в Царском Селе Наталью Николаевну. Но в лицейские годы Пушкин боготворил другую Психею — императрицу, покровительницу Лицея и основательницу Училища сирот (1812). Это литературное имя было закреплено за ней в русской поэзии Г. Р. Державиным в его оде на обручение великого князя Александра с Баденской принцессой Луизой:

                          Амуру вздумалось Психею

                          Резвяся, поимать,

                          Опутаться цветами с нею

                          И узел завязать…

    Образ августейшей вдохновительницы Пушкина, исключенный советским пушкиноведением, недавно начал возвращаться в его биографию.

                          Толпою нашею окружена,

                          Приятным сладким голосом бывало

                          С младенцами беседует она.

                          Ее чела я помню покрывало

                          И очи светлые как небеса…

     С какой радостью Татьяна Галушко, доживи она до наших дней, узнала бы, что ее «случайный» выбор этого сюжета, оказался совсем не случайным, но провидческим.

     Собственный поэтический дар всегда располагал ее к тому, чтобы отмечать символические моменты. И не случайно в своем «Пушкинском календаре» она приводит следующий рассказ «приятеля лицеистов» гусара Я. И. Сабурова: «…недавно один царскосельский лебедь, завидев на берегу толпу лицейских учеников, отделился с криком и воплем, как будто объятый духом пророчества, от стаи, плывшей по озеру, и трепещущий, безмолвный пал к ногам Пушкина».

     «Не в древнем Риме, — добавляет Татьяна Галушко, — а возле Петербурга пережили приятели юности такой удивительный, почти мифологический сюжет».