«Почти каждый вечер собирались мы…»
Т. И. Галкина
В научно-популярной литературе, посвященной литературным связям Пушкина и Гоголя в 1831 г., обязательно приводится гоголевское письмо А.С.Данилевскому от 2 ноября 1831 г.: «Все лето прожил я в Павловске в Царском Селе… почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я».
Это письмо, в зависимости от точек зрения, использовалось для противоположных целей: для создания легенды о пушкинско-гоголевской дружбе в 1831 г. (П. А. Кулиш, В. И. Шенрок) и для ее разрушения (В.В.Каллаш, Б. Е. Лукьяновский, А. С. Долинин).
Несмотря на то, что легенда о «дружбе» Гоголя и Пушкина давно разрушена, к ней по-прежнему обращаются современные авторы, апеллируя к школьным представлениям о равнозначности двух великих писателей. Бесспорно, упрощенная формула «дружбы» хорошо вписывается в контекст популярных изданий, однако следует обратиться непосредственно к письму Гоголя и прокомментировать его. Письмо написано другу детства А.С.Данилевскому через 2,5 месяца после возвращения Гоголя из Павловска, из дома Брунста на Офицерской улице, и направлено в Пятигорск, где Данилевский находился на лечении.
Письмо начинается с отчета Гоголя о выполнении просьбы друга о присылке ему модных французских романсов, а также экземпляра только что вышедшей первой книжки «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Только под конец письма Гоголь приступает к главной для него теме: «Все лето я прожил в Павловске и Царском Селе. Стало быть, не был свидетелем времен терроризма, бывших в столице». В этой фразе типичное гоголевское преувеличение, потому что «все лето» он жил все-таки в Павловске, а в Царском Селе лишь бывал. Что касается «времен терроризма» (имеются в виду прежде всего так называемые холерные бунты в Петербурге) — это один из немногих примеров, где Гоголь, хотя и вскользь, высказывается на общественно-политическую тему. И далее в чрезвычайно торжественном тоне сообщает то, что, несомненно, должно поразить скромного приятеля — об избранном круге, в котором он находился «все лето»: «Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я. О, если бы ты знал, сколько прелестей вышло из-под пера сих мужей». «Сии мужи» — эпитет, приложенный к Пушкину и Жуковскому. Не менее просто обращается Гоголь с едва знакомыми ему фрейлинами А. С. Урусовой и А. О. Россет, упоминаемыми в конце письма, — «Сильфида Урусова и Ласточка Розетти» явно указывает на короткость их отношений, которых в действительности не было.
Что же касается пресловутой фразы «Жуковский, Пушкин и я», то еще в 1922 г. литературовед А. С. Долинин заметил, что по ритму и интонации она близка к известному изречению И. А. Хлестакова: «Английский, немецкий посланник и я». Действительно, кто такие эти «мы», о которых пишет Гоголь? Это Пушкин, который еще недавно знал Гоголя лишь по отзыву Плетнева. Ни в одном из пушкинских писем из Царского Села, даже тех, где сообщаются чисто литературные новости, строятся различные планы газеты или альманаха и намечаются сотрудники, — нигде нет упоминания о Гоголе.
«Собирались мы» — как соотносится это гоголевское утверждение с утверждением А. О. Смирновой-Россет о лете 1831 г.: «Мы видались ежедневно»? В свое «мы» она включала себя, Жуковского и Пушкина, о которых в своих воспоминаниях пишет: «Тут они взяли привычку приходить ко мне по вечерам перед собранием у императрицы, назначенным к 9 часам».
Не упоминает о Гоголе и Жуковский, который, по словам Плетнева, уже к этому времени был от него «в восторге» (письмо Плетнева Пушкину от 22 февраля 1831 г.). В конце июля или начале августа Жуковский пишет А. И. Тургеневу: «Пушкин мой сосед, и мы видимся с ним часто». Через несколько недель, 23 августа, тому же Тургеневу о Пушкине и А. О. Россет: «<…>мы с ним вместе поживаем в Царском и вместе проводим вечера у смуглой царскосельской невесты…». Может быть, Жуковский ничего не говорит о Гоголе потому, что к тому времени сам Гоголь уже уехал в Петербург, а скорее всего потому, что Гоголь просто не входил в круг Пушкина и Жуковского.
При этом, встречаясь «почти каждый вечер» с Жуковским и Пушкиным, Гоголь не только не запомнил имени жены поэта, назвав ее в письме от 21 августа Надеждою Николаевною («Да сохранит вас Бог вместе с Надеждою Николаевною от всего недоброго и пошлет здравие на веки»), но не узнал названий наиболее понравившихся ему произведений Пушкина: «Домика в Коломне» и «Сказки о попе и работнике его Балде». Ни слова не сказал Гоголь в письме о «Каменном госте», «Пире во время чумы», «Моцарте и Сальери», последних главах «Онегина», «Повестях Белкина» — всего того, что Жуковский читает в рукописях еще в середине лета. Что касается «Повестей Белкина», Гоголь отчасти был даже причастен к подготовке их к печати, доставив пушкинскую рукопись П. А. Плетневу. Однако о содержании передаваемого Плетневу Гоголь, очевидно, не знал, т.к. в своих письмах Пушкину по поводу исполненного им поручения (от 16 и 21 августа) он везде употребляет нейтральное слово «посылка». Равно и Пушкин в письме от 25 августа благодарит Гоголя за «доставление Плетневу моей посылки», т. е. Гоголь, по сути, исполняет роль курьера, которому даже не сообщают, что ему поручается для передачи; и уже одним этим фактом он отодвигается от Пушкина на значительное расстояние.
В письме Данилевскому названы «Сказки русские народные» Пушкина и Жуковского, под которыми имеются в виду написанные летом — осенью 1831 г. пушкинская «Сказка о царе Салтане» и «Сказка о царе Берендее», «Спящая царевна» и «Война мышей и лягушек» Жуковского. Однако это вовсе не означает, что за тот месяц с небольшим, когда могли иметь место их тройственные встречи, Пушкин и Жуковский читали или дали прочесть Гоголю рукописи своих произведений. Да и произведения «сих мужей» заканчивались уже осенью, после отъезда Гоголя из Павловска: «Берендей» был закончен 1 сентября, «Война мышей и лягушек» равно, как и «Спящая царевна», начатые Жуковским в 20-х числа августа, также были закончены в сентябре. Даже пушкинская «Сказка о царе Салтане» была дописана после отъезда Гоголя в Петербург, и ее полный текст тогда не мог быть известен Гоголю. «И Пушкин окончил свою сказку!» — напишет Гоголь Жуковскому уже 10 сентября после случайной встречи с Пушкиным на Вознесенском проспекте. — <…> приобщусь я этой божественной сказки?» То есть из произведений Пушкина и Жуковского, созданных к лету 1831 года или создаваемых в Царском Селе, Гоголь был знаком только с двумя: все с той же «Кухаркой» (т. е. «Домиком в Коломне») и сказкой, которая «писана даже без размера, только с рифмами и прелесть невообразимая» («Сказкой о попе…»). Другие произведения, упоминаемые в письме Данилевскому, в частности сказки Жуковского, «одне экзаметрами» (гекзаметром написаны «Сказка о царе Берендее» и «Война мышей и лягушек»), «другие просто четырехстопными стихами» («Спящая царевна») Гоголь прочитал уже в Петербурге.
Таким образом, на царскосельской даче Пушкина Гоголь появлялся, очевидно, очень редко, т. к. во время этих нечастых встреч он сумел познакомиться с очень немногими произведениями Пушкина и Жуковского, далеко не со всеми, упомянутыми в его письме Данилевскому от 2 ноября.
К тому же, собираясь у Пушкина «почти каждый вечер», Гоголь так и не прочел поэту своей первой книги. Еще 26 мая 1831 г. было получено цензурное разрешение на первую книжку «Вечеров на хуторе близ Диканьки», но Гоголь в течение всего лета не познакомил Пушкина со своим первым произведением. Пушкин узнал о нем только по выходе его в печать в сентябре 1831 года. Его известное письмо издателю «Литературных прибавлений к Русскому инвалиду» Воейкову («Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня…») отражает, несомненно, первоначальное непосредственное впечатление и неожиданное удивление. Вряд ли Пушкин, постоянно сообщающий своим корреспондентам литературные новости о новых творениях Жуковского, о романе Загоскина, о последствиях появления эпиграммы на Булгарина и др., — ни разу, ни в одном письме не обмолвился о гоголевском произведении, которое вызовет у него при первом же знакомстве такой искренний восторг. Единственное упоминание о Гоголе (и отчасти о его первом произведении) в письмах Пушкина из Царского Села содержится в его письме, написанном Вяземскому в день отъезда в Петербург в середине октября. «Каков Гогель?» — не то спрашивает, не то восклицает Пушкин, и в этом восклицании — чувствуется восхищенное впечатление от недавно прочитанных «Вечеров». Поэтому утверждение, что «Вечера на хуторе близ Диканьки» не раз звучали в гостиной царскосельской дачи, как то заявляется в многочисленных научно-популярных изданиях, — не более как литературный миф.
Это еще один довод, подтверждающий тот бесспорный факт, что Гоголь, о гиперболизме сознания которого говорил еще В. Брюсов, сильно преувеличил частоту своих встреч с Пушкиным летом 1831 г. в Царском Селе. «Все лето в Царском Селе» и «почти каждый вечер» в действительности оборачивается двумя-тремя посещениями Гоголя Пушкина — посещениями, значение которых тем не менее трудно переоценить.